Один умный академик, из физиков, как-то сказал, что сам-то он, конечно, атеист, но его всегда интересовало как из молекул и атомов получается совесть. Меня тоже всегда интересовало, хотя я и не академик и не из физиков, а из химиков. Почитал я разные книжки по эволюционной биологии и понял, что вывести из хромосомного набора совесть, способность к самопожертвованию и прочий, и тому подобный альтруизм все же можно. Есть такие люди, которые готовы пожертвовать собой для спасения других. И это в них запрограммировано природой. Правда, не все так запрограммированы. Совсем не все. Ну, да я сейчас не об этом. Есть вещи, которые объяснить еще сложнее, чем совесть. К примеру, потребность делиться своими переживаниями. Для простоты назовем их душевными. Правильнее было бы написать для сложности, но получится как-то кривовато и некрасиво. Начнем с потребности делиться горем или угрызениями совести. Зачем нам эта потребность? Почему нам становится легче от того, что мы расскажем кому-то, может быть даже и совершенно постороннему человеку о том, что проиграли в карты казенные деньги или тайком от жены на работе ели сардельки, уверяя ее, что сидим на голодной диете вместе с ней. Церковь не спрашивает почему, а просто велит приходить на исповедь и каяться в грехах. Вольных или невольных. Верующим после исповеди наступает облегчение. Они точно сваливают камень с души. На священника, отпускающего им грехи. Неверующие ходят к психоаналитикам и те им грехи не столько отпускают, сколько объясняют, что их грехи и не грехи вовсе, а… Впрочем, тут одного сеанса мало, а нужен целый курс и он будет стоить дороже, но постоянным клиентам предоставляется скидка. Тут я еще могу себе представить мотивы людей рассказывающих о своих несчастьях, но уже не понимаю – какой ген отвечает за то, что мы называем «облегчить душу». Как это все работает на генном, а тем более, на молекулярном уровне… Бог его знает. Как-то видимо работает, если не переводятся исповедники и психоаналитики. Да и вообще работает этот механизм, который у нас называется «с больной головы на здоровую». И уж совсем непонятна мне природа желания поделиться радостью или счастьем. Кстати говоря, нет таких специалистов по выслушиванию счастливых или радостных людей ни в церкви, ни… нигде. Счастьем делиться гораздо сложнее, чем горем. Погоревать с тобой вместе готовы многие, а вот разделить радость… И самое главное – на какую реакцию рассчитывают люди, когда хотят поделиться радостью? Простые случаи, вроде того, когда школьник с порога кричит родителям, что он получил пятерку, мне понятны – это он надеется на вознаграждение в виде мороженого или шоколадки. Но возьмем человека, который хочет рассказать друзьям, городу и миру о том, что он влюблен. Чего он ожидает? Ну не конфет же с мороженым. Станет ли легче ему от того, что он поделится своим счастьем со всеми? (Я сейчас не говорю о том, что не все, к кому приходит человек со своим счастьем, готовы разделить его чувства. И это мягко говоря.) Логично было предположить, что в противоположность горю, которое надо разделить с другом, счастье хорошо бы съесть самому. Но ведь не едят же… Вот на что рассчитывал Дмитрий Дмитрич Гуров, когда «однажды ночью, выходя из докторского клуба со своим партнером, чиновником, он не удержался и сказал:
— Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!»
На что он рассчитывал, когда хотел рассказать совершенно постороннему человеку про Анну Сергеевну? Вряд ли на осетрину с душком.